Отрывок из романа дервиша ордена Ниматуллахи - Ирвинга Карчмара "Повелитель джиннов". В отрывке описана первая встреча с мастером суфийского ордена и ритуал посвящения.

* * *

"- Поначалу я столь ревностно поедал мастера глазами, что сейчас не могу удержаться от смеха при мысли об этом. Что ж, я был весьма серьезным студентом, искренне влюбленным в истину и мудрость. Вы уже поняли? Я учился на философском. Разумеется, я мог позволить себе роскошь научных занятий, будучи из богатой семьи.

Как-то в один чудесный весенний денек я решил после занятий в университете пройтись до дома пешком, окольными путями, через парк. Я иногда устраивался с книжкой на траве в небольшой рощице возле фонтана. Подходя к рощице, я услышал музыку. Это была свирель, най, и я пошел на звук, подумав, что, наверное, какой-то музыкант решил порепетировать на природе, и был нимало удивлен, когда увидел большую группу людей – они сидели на траве и слушали. Возможно, это концерт, подумал я и огляделся в поисках места, где можно было бы сесть. Флейтист был очень хорош. Всё это выглядело весьма безобидно.

Конечно, это был Али. На траве располагалось человек двадцать пять, мужчины и женщины разного возраста. У многих были маленькие стаканчики чая, но все слушали в молчании. Потом ко мне подошел Рами. Мы иногда пересекались с ним на наших занятиях и хотя мы не были близко знакомы, всё же было приятно увидеть здесь знакомое лицо. Ничего не говоря, он пожал мою руку, провел и усадил меня сзади, сев рядом. К сожалению, вскоре музыка кончилась.

– Я пришел слишком поздно, – сказал я Рами.

– О нет, – сказал он. – Ты появился вовремя.

Так оно и было, поскольку именно в это мгновение в круг вступил мастер.

Это было впечатляющее зрелище, когда он в длинном белом одеянии и белой вязаной шапочке появился среди деревьев. Я приметил сандалии и белые носки, показавшиеся из-под его мантии, когда он уселся на складной стульчик лицом к нам.

Рами шепнул, что Шейх Хаади – суфийский мастер, один из наиболее известных духовных наставников нашего времени, и он сам удивлен, что тот решил выступить в парке, на публике, чего он никогда не делал.

Разумеется, я не знал, о чем он будет говорить. Я никогда не слышал о нем. Привлеченный музыкой, я угодил на религиозную проповедь, и теперь и речи не могло быть, чтобы потихоньку улизнуть отсюда. Я попал в ловушку и вынужден был остаться.

Может, всё не так уж и скверно, подумал я. Он тепло улыбнулся, приветствуя нас и тем самым развеяв ту церемониальность, которая мне было примнилась.

Затем шейх Хаади приложил руку к сердцу и поклонился нашей небольшой аудитории, не вставая со стула.

– Салам! – сказал он.

Его глубокий резонирующий голос удивил меня. Он заполнил всю рощицу, когда он начал говорить о Любви и о том длинном пути, который ведет к Богу. Вы ведь слышали его. В его голосе звучит такая убежденность и искренность, что его слова обретают колоссальную силу.

Я сразу почувствовал себя не в своей тарелке.

Рами и многие другие слушали его с выражением всепоглощающего внимания, я же всегда взирал на подобную мистическую восхuщенность с подозрением, не придавая значения глубине чувства. Всё это было мне чуждо.

Его речь снискала долгие аплодисменты, но мне врезалось в память только последнее из сказанного им в тот день – и врезалось глубоко:

– Друзья, – сказал он. – Не звезды вершат ваши судьбы, они в руках Аллаха, Милостивого и Милосердного. Уповайте на Господа и храните в сердцах ваших любовь к Богу, и путь ваш будет благословен.

Многие зааплодировали, и я также вежливо поддержал аплодисменты. Меня утешало, что он закруглился и уже собирается уходить, когда внезапно он поднялся со стула и вытянул правую руку. На ней лежала монетка.

– Видите? – сказал он. – Однажды, когда я был юношей, я отправился в хадж, паломничество в Мекку. Две тысячи миль отделяло от Мекки то место, где я жил в то время, но я положил в карман лишь эту монетку, поскольку уповал на Бога, направляющего мои шаги по пути. Когда же я возвратился, монетка так и лежала в моем кармане.

Всех очаровала эта история. Многие, раскачиваясь, стали произносить имена Бога. Я не мог поверить в это. Где доказательство истинности его слов? Такое попирание всякой научности настолько возмутило меня, что я не мог сдержаться.

– Простите меня, – сказал я, поднявшись, – но если вы действительно уповали на Бога, почему вы взяли с собой эту монетку?

Мгновение длилось молчание, за которым последовал взрыв всеобщего неодобрения. Я понял, что зашел слишком далеко. Рами возмущенно смотрел на меня, другие выглядели просто пораженными, но шейх Хаади только рассмеялся. Он улыбнулся мне и кивнул.

– Вы совершенно правы, – сказал он, опуская монетку в карман. – Я был невежественным юношей."

Наше уединение на кухне было нарушено. Вошедшие приветствовали нас, и Ребекка поцеловала своего отца. Он прошептал ей несколько слов, и она согласно кивнула. Это было всё. Рами заварил чай для Али, профессора и капитана Симача, затем посмотрел на нас и проводил их в сад.

– А что было дальше? – спросила она, когда мы остались одни.

Я пожал плечами.

– Он отвел меня в сторону и пригласил на ужин следующим вечером. Он сказал, что его дервишам пойдет на пользу моя мудрость.

Ребекка рассмеялась. Я тоже, хотя и не так весело.

– Он расставил силки, и ты угодил в них.

– Да, – согласился я и внезапно почувствовал, что еще немного, и я разрыдаюсь. Меня удивили эмоции, пробужденные воспоминаниями.

Ребекка всё поняла.

– Ты действительно ни во что не верил?

Я признал, что так оно и было, хотя тогда я не признался в этом самому себе.

– И что же?

– Следующим вечером ко мне зашел Рами и отвез меня на ужин в ханаку, – сказал я и кивнул головой в сторону комнаты для собраний. – Но я здорово сожалел о том, что принял приглашение. Я ожидал, что меня будут полностью игнорировать из-за неуважения, которое я накануне выказал их мастеру. Но все приветствовали меня с предельной доброжелательностью и учтивостью. Могу поклясться, что никогда не встречал таких великодушных и чистосердечных людей. Даже мастеру, казалось, доставило удовольствие вновь видеть меня. Во время ужина он усадил меня справа от себя и рассказывал о Пути, отвечая даже на мои нелепые вопросы об истории и линии духовной преемственности братства. Я действительно был удивлен и очарован вниманием, которое он выказывал ко мне, и у меня созрело решение в ответ на его доброту написать научное исследование о его методологии.

Она засмеялась.

– Да-да. Должно быть, я выглядел как полный идиот, безудержно строча в свой блокнот, в то время как мы сидели после ужина в саду. Тогда я не знал ценности такого рода внимания.

Скоро принесли чай и сласти. Мастер извинился и ушел в комнаты, но Али взял свой най, а другие дервиши начали распевать имена Бога, ударяя в дафы. Я думаю, здесь-то всё и началось. Никогда мне не доводилось слышать такой игры на этом простом инструменте и такой безыскусной радости в голосах певцов. Мое перо замерло. Я и думать забыл об отложенном в сторону блокноте. Музыка возбудила жаждание в моем сердце, которого я никогда не испытывал раньше. Я помню, как слезы начали жечь мне глаза. Какая-то часть моего ума не могла поверить в это. Я говорил себе, что всё это так, чепуха – и не мог остановить слёзы.

Я остался на ночь, пробыл там весь следующий день, и еще один день, а на следующей неделе мастер дал мне посвящение.

Она нахмурила брови в ответ на невысказанную мысль.

– Это произошло именно таким образом? – спросила она наконец тихим тоном. – Именно так?

– Да.

– А у тебя были какие-нибудь сны? Или видения?

– Об этом можно говорить только с мастером. Прости меня.

Ребекка тихо кивнула, и ее ищущий взгляд потух, сменившись приятием. Я просил у нее прощения именно за это.

И почему нам так необходимы сны и видения? – едва не спросил я ее. Они приходят когда хотят. В них – и мастер, и первое страстное желание души. Они до сих пор властвуют надо мною, поднимаясь откуда-то из глубин изначального изумления.

Ребекка поднялась и заварила чаю. Вообще-то это было моей обязанностью, но я предпочел с удовольствием наблюдать за ее грациозными движениями.

– Ну хорошо, – сказала она, – что мне еще следует знать?

– Ах да, – я старался говорить легко и не сбиться на поучающий тон. – После ужина мы все соберемся в комнате для собраний, возможно, выпьем чаю, мастер оставит нас и поднимется наверх. Потом он пошлет за нами, и я отведу тебя к нему. Перед его комнатой мы оба совершим простирание, коснувшись лбом пола. Потом он пригласит тебя войти. Я буду ждать снаружи. Ты должна сесть к нему лицом и ждать, пока он не заговорит. Запомни это. Говорить можно лишь отвечая на вопрос или получив на это разрешение. Ну а о чем он тебя будет спрашивать, я не знаю.

– А о чем он спрашивал тебя?

Я покачал головой.

– Это неважно. У каждого своё.

Она кивнула: “Продолжай”.

– Потом он спросит тебя, что ты принесла ему.

– Что следует принести?

– Леденцовый сахар – у нас он есть, – и кольцо.

– Кольцо?

– Да. Кольцо с камнем. Это может быть и недорогое колечко. Мы можем сходить и купить его, если необходимо.

– Нет, – сказала она, слегка замявшись. – У меня есть подходящее.

Я кивнул.

– Вручение кольца это символ щедрости. Богат дервиш или нет, он стремится освободить свое сердце от мирских привязанностей. Кольцо является свидетельством твоего намерения. Как отрез материи, некогда вытканной рабами, оно обозначает твою преданность Богу и мастеру как твоему ведущему на Пути. Камень кольца – это голова путника. Он означает согласие никогда не разглашать того, что может быть открыто тебе.

– Что если ко мне приходят сны... как к моему отцу? – спросила она.

– Ты можешь рассказывать о них только мастеру.

– А леденцовый сахар?

– Это подношение, знаменующее твое второе рождение. Мы говорим, что так же, как твоя мать породила тебя, отделив твою душу от Бога, ты возрождаешься как странник на Пути Любви, возвращающем к Богу.

– Ох!

Ее простое междометие тронуло меня.

– Мастер может задать тебе и другие вопросы... Для каждого это индивидуально. Наконец, он даст тебе зикр – слово или фразу, которая является поминанием Бога. Ее следует повторять в молчании, с каждым вдохом и выдохом, с тем, чтобы мало-помалу, спустя продолжительное время, поминание стало частью твоего дыхания. В конечном итоге оно будет исходить непосредственно из сердца, и тогда каждое дыхание будет благословением и благодарением.

Ее глаза блеснули в ответ, и я благодарно улыбнулся.

– После того, как мастер даст тебе посвящение, он поцелует тебя в обе щеки. Затем он вернет тебе леденцовый сахар, оставив себе кусочек. И наконец, он позовет меня, и я сведу тебя вниз. Все дервиши поднимутся, когда ты войдешь, и ты дашь каждому из них кусочек леденцового сахара, произнесешь “салам” и расцелуешь каждого в обе щеки. Мне следует быть последним в кругу.

Я перевел дыхание, глядя на нее.

– А потом? – спросила она.

– Потом ты станешь мне сестрой, а я – твоим братом.

Не думаю, что в этот момент она осознавала, что плачет.

– Прости меня, – проговорила она, – я просто ребенок.

Только теперь до меня дошло, почему мастер выбрал меня, чтобы помочь ей с посвящением.

– Да и я тоже, – сказал я и протянул ей носовой платок. Она перегнулась через стол и обеими руками обхватила мою руку с платком. Мы смотрели друг на друга, и этот взгляд закрепил узы родства, которое я ощущал ранее, и чего-то еще большего. Это было началом дружбы, необычайной даже для круга Друзей.

Y

Море останется морем –

Что бы ни думала капля.

Фаридуддин Аттар.

За вечерней трапезой мы обменивались мимолетными улыбками и таинственными многозначительными взглядами, хоть я не был вполне уверен в подоплеке их многозначительности. Я знаю, что мастер видел их, но он, казался погруженным в собственные размышления и ничего не говорил. В конце трапезы он сказал несколько слов одному из старейших дервишей и поднялся наверх.

После того, как блюда были унесены, а софрэ убрано, принесли чай и сласти. Профессор Фриман и капитан Симах устроились вдвоем в дальнем уголке комнаты, а Ребекка сидела рядом со мной, склонив голову в размышлении.

Никто из дервишей из учтивости не смотрел в нашу сторону. Они все прошли через это и не желали нарушать ее созерцательное состояние.

Так мы сидели, пока старейший дервиш не встал на колени перед нами и не прошептал, что время пришло.

Я провел ее наверх, в небольшую прихожую перед комнатой мастера. Дверь была открыта и мы увидели, что он сидит перед подушкой, покуривая трубку. Перед ним стояли два стаканчика чая и лежали сладости.

Мы оба совершили простирание у его порога, и я объявил, что прибыл взыскующий посвящения.

– Пусть он выступит вперед! – ответил мастер традиционной формулой.

Ребекка вошла и села перед ним, я прикрыл дверь и сел рядом с подушкой в дальнем углу прихожей.

Однако не прошло и нескольких минут, как дверь отворилась и она вышла. Мельком взглянув на меня, она прошла в ванную комнату. Скоро я услышал шум льющейся из душа воды.

Такое символическое омовение часто становится частью посвящения, однако вода шумела крайне долго – этого времени хватило бы, чтобы раз пять принять душ. Она не взглянула на меня, когда возвращалась, ее волосы были еще мокрыми, дверь за ней закрылась.

Прошел, наверное, час, покуда дверь не отворилась вновь, и она вышла и поклонилась, закрывая ее за собой.

Посвящение было закончено. Оно было необычно долгим, даже дольше, чем мое, и теперь новый дервиш присоединялся к своим сподвижникам на Пути, и я встал, приветствуя ее.

– Салам! – сказала она тихо, обняла меня за плечи и поцеловала в щеки.

– Салам! – ответил я и в свою очередь поцеловал ее, ощутив соль пролитых ею слез. Она всё еще беззвучно плакала, сжимая в руке леденцовый сахар. “Облака должны плакать, чтобы луга смеялись”, - говорим мы. Я сказал ей, что такие слезы можно считать благословением.

– Тогда меня можно считать святой, – сказала она, и мы оба рассмеялись.

Она всё еще утирала слезы моим платком, пока мы спускались вниз.

– Салам! – произнес я, и все поднялись, включая профессора и капитана Симача.

Я объяснил ей, что нужно начинать справа и двигаться по кругу против часовой стрелки. Она приветствовала каждого дервиша, целовала его в щеки и вручала небольшой кусочек леденцового сахара. Каждый клал его себе в рот или приберегал на потом, к чаю, чтобы иметь долю в сладости. Она также приветствовала и капитана и обнялась с отцом. Наконец, она снова поприветствовала меня и отдала мне оставшийся сахар.

– Двойная порция радушия! – сказал я, и она фыркнула в ответ.

Мы отошли с ней в тихий уголок, и там она сидела, повторяя зикр, пока не появился мастер.

Было время мохасебе, подведения итогов. Об этом сказано в Коране: “Истинно, являешь ли то, что в тебе, или хранишь сокрытым – Бог призовет тебя к ответу за всё”.

Поэтому мы стараемся избавиться от себялюбия, неблагодарности и мелочной лжи в мыслях и в делах, и ответить на дары Господа своим служением.

Спустя десять-пятнадцать минут мастер сошел вниз и присоединился к нам. Все встали, пока он не уселся на коврик из овечьей шерсти, и вновь сели по его указанию. Он указал Ребекке место справа от себя, профессору и капитану – рядом с ней, а мне – место слева от него. Али и Рами сели слева от меня. Когда все уселись, он начал говорить.

– О дервиши! – сказал он и оглядел всех своим пронизывающим взглядом. – Когда Бог сотворил людей, все они утверждали, что любят Его. Тогда он сотворил мирские удовольствия, и девять из десяти тотчас оставили Его, и лишь один остался. Затем Бог сотворил великолепие рая, и еще девять из десяти оставили Его, и лишь один остался. Наконец, Он наслал на тех, которые оставались, единую крупинку превратностей судьбы – и девять из десяти отпали от Него.

Мастер прервался, чтобы зажечь свою трубку, и, выдохнув дым , вздохнул.

– Таково большинство людей, – сказал он, – мечущихся между удовольствиями, надеждой и отчаянием. Однако те, которые остались, эти единицы, являются избранными. Они не жаждут мирского, их не прельщает ни рай по ту сторону жизни, ни уклонение от страданий. Они жаждут одного – Бога, и хотя наслано на них такое претерпевание и ужас, что горы сотрясаются, они не оставляют свою любовь и преданность. Они истинные слуги Божьи и истинные влюбленные.

Множество согласных кивков и слез было ответом на его слова, и он сказал:

– Следовать пути Любви значит воистину быть слугою, ибо через это вошло слово Божье в сердце Зун-н-Нуна, египтянина, как о том передают с глубокой древности.

Бог сказал ему:

"Если кто приидет к тебе, страждущий от разделенности со Мною, – излечи его.
Если приидет скрывающийся от Меня – открой его Мне.
Боящегося Меня - утешь.
Жаждущему единения со Мною - выкажи благоволение.
Жаждущего достигнуть Меня - приободри.
Разлученному с милостью Моею - окажи помощь.
Надеющемуся на Мою доброту и любовь - сообщи благую весть.
Благоумышляющего обо Мне - приветь.
Выказывающего любовь ко Мне - обласкай своею дружбой.
Взыскующему Моих качеств - послужи проводником.
И если обиженный попросит твоей помощи, окажи ее.
Но если кто вершит неблагое, пренебрегая добротолюбием - останови его.
Забывшему о том - напомни про то.
И если он убегает прочь, разыщи его.
Ибо ты у Меня назначен для дел Моих.
И ты у Меня определен для служения Моего.
Слова эти обожгли мое сердце и до сих пор опаляют меня, возникая в моей памяти. Никогда мне не доводилось слышать в речи мастера такой мощи и порыва. Многие закричали Аллах! Аллах! и открыто зарыдали в мольбе и благодарении, ибо несомненно нам были дарованы прекраснейший из даров и величайшая из милостей.

Профессор держал свою плачущую дочь, и в его глазах тоже стояли слезы. С капитаном же происходило нечто удивительное. Его руки были подняты к небу, лицо запрокинуто вверх – словно он молил небеса о чем-то, хотя ни звука не вырывалось из его шевелящихся губ. Черты его лица исказились, словно он испытывал сильную боль. Мастер, наклонившись между Ребеккой и профессором, тронул молодого человека за плечо, и его руки тотчас упали вниз, он опустил голову и успокоился.

Я еще не оправился от изумления, когда мастер поднял правую руку, и плач и стенания постепенно стихли. Он дал знак музыкантам, и этой ночью най Али и тар Рами зазвучали совместно с дафами, которые взяли остальные. Один из старейших дервишей даже вынес древний томбак, небольшой, похожий на бочонок барабан, сделанный из тутового дерева и обтянутый козлиной шкурой.

Най начал песню своего страстного томления, и струны тара мягко вторили его упованиям, повторяя каждую фразу. Скоро ритм дафов ускорился, голоса набрали силу, стали слышны мерные хлопки в ладоши.

Исполняли одну из песен на стихи мастера.

Услышь, о дервиш, песнь Любви,
Нескончаемую повесть сердца.
Бог шепчет: “Будь!” – и бесконечность
Обращается в извечное бегство.
Любовь повелевает тьме отступить,
А миру – проявиться в свете.
Горы, моря и звезды – свидетельствуют,
Восточный ветер вскрикивает на лету.
Ла Иллаха ил Аллах.
Песни мироздания, о суфий.
Простите неуклюжие рифмы моего перевода; оригинал был гораздо более изыскан. Можно, однако, восстановить утраченное, вслушавшись в звуки барабанов, ритм хлопков и в голоса, сливающиеся в звучание захватывающей стройности, повторяя шахаду, свидетельство, что Ла Иллаха ил Аллах – нет бога кроме Бога.

Най и тар успокаивали, тогда как ритм барабанов, хлопки и голоса заводили еще и еще больше, пока и стены не начали вибрировать с ними в такт, и все сердца застучали в такт, и каждая клеточка блаженно и страстно зазвучала зикром:

Ла Иллаха ил Алла.

Прошло десять минут, двадцать, тридцать – покуда не начали срываться голоса и не опухли ладони, а слезы не смешались с кровью сердца. Многие потеряли сознание и лежали, оставленные без внимания, покуда мастер не поднял руки, и барабаны внезапно, все как один, умолкли.

Вскрики постепенно стихли, слышались глубокие рыдания и стоны тех, кто был захвачен переживанием и постепенно приходил в себя.

Хотел бы я знать, что за тайны открывает переживание такой силы, и чьим глазам случается проникнуть сквозь завесу, и какие дивные картины открываются там.

Но для подобных размышлений не было времени. Лишь только стало тихо, как мастер спокойно раскурил свою всегдашнюю трубку и заговорил.

– Откуда этот плач и трепет? – спросил он. – Откуда эти стоны и вздохи?

– Аллах! – вскрикнули многие.

– Действительно, – ответствовал мастер. – Бог один есть первоисток радости и печали сердца, боли и излечения. Душа помнит это, как капля помнит океан, и потому еще более страстно стремится к этому Первоединству. Всё, чему вы научитесь на пути, лишь отражение этой истины, ибо вся полнота истинного знания заключена в поминании. И потому мы полируем сердце слезами, чтобы оно смогло отражать только свет Его милости и милосердия...