Бушак Атима "Гурман"

В окружении Шаха Ниматуллы был и свой шут – Абу Исхак Ширази (Бушак Атима), певец еды – несомненно, один из самых необычных поэтов-суфиев во всей персидской литературе. Близкий друг поэта, Шах Даи в элегии, написанной на его смерть, говорит о нем так:

По-настоящему мы еще и не ощутили вкуса – а пищу единения друзей уже унёс ветерок.

Едва вкусили мы плоды товарищества, таланта нашего друга, как он отправился в Сад Справедливости.

Этот несравненный шейх шейхов, Низам аль-дин Ахмад (Бушак), он изучил людские пристрастия и достойно распорядился своим знанием и добродетелью.

Оставь свои отвлеченные споры и обратись к суфизму. Мать Времени не родила другое дитя с его характером и грацией.

Его смерть пропекла скорбью множество сердец как хорошо прожаренный кебаб.

И языки стонут cловно мясо на сковороде.

Ему не было и пятидесяти. Что было бы, доживи он до семидесяти?

О жизни Бушака известно мало, многое из того, что было рассказано, неверно или по меньшей мере искажено. Основываясь на весьма скудных данных, полагают, что он был ворсильщиком хлопка (халладж), но несмотря на это, вращался в избранных кругах. Однажды он прибыл ко Двору с опозданием, и наследник пожурил его за это. Бушак (который был известен удивительной длины бородой) ответил:

О повелитель! Один день я чесал хлопок,

А потом три дня вычесывал его из своей бороды.

Ворсить же бороду ворсильщика так же тяжко,

Как отгонять мух от сладостей.

Бушак был еще ребенком, когда Шах Ниматулла посетил Шираз, и, скорее всего, в братство Ниматуллахи он попал позже, благодаря дружбе с Шахом Даи. В то время Бушак уже сочинял свои блестящие пародии на великих поэтов Персии, где он переводил язык любви и знания на язык пищи.

Чтобы дать некоторое представление о его намерениях, можно процитировать предисловие к “Сокровищу Аппетита” (Канз аль-иштиха’):

 

Так речёт тщедушнейший из слуг Бога-Питателя, Абу Исхак, известный как Халладж (ворсильщик), да продлится его покой. Во времена, когда древо юности простирало свою тень, и ветвь радости была отягощена плодами надежд, я сочинил несколько стихотворных экспромтов, равно подходящих к любой теме.

Я думал: Мудрость в том, что мне следует так провести скакуна поэзии через арену красноречия и учинить такое пиршество строф за столом стиля, чтобы всем участникам усладительного застолья досталось обильное угощение, а мастера слова исполнились восхищения, и это послужило бы преумножению моей славы и популярности. Как-то мне попались стихи, в которых говорилось:

Всё, о чем я мог бы написать,

уже другие сочинили

И заполонили всё и вся.

В течение нескольких дней я думал вот о чем. В эпических поэмах Фирдоуси соль повествования может послужить приправой к любой пище; в маснави Низами сахар его поэзии – лакомый кусочек для сладкоголосых попугаев; тайибаты Саади, по общему признанию, подобны ароматному меду, непревзойденному на вкус; оды ходжи Джамаль ад-дина Салмана – мёд и молоко на устах литературоведов; в творениях гениального ходжи из Кирмана тминная патока его красноречия – целительное средство для всех тех, кого ввергают в уныние путы поэзии; в утонченных изречениях Имад-и Факиха его ароматные слова – словно благоухающие специи и восхитительные снадобья; размеренный слог и отточенная мысль Хафиза подобны вину, от которого не бывает похмелья, – это напиток, изумительный на вкус. Я думал и о многих других поэтах, каждый из которых снискал почет среди жителей своего города и был украшением своей эпохи. А что же осталось на мою долю, какими образами порадовать мне людей?

В одно прекрасное утро я как раз размышлял обо всем этом, когда волна искреннего аппетита поднялась из кухни моего желудка – и вдруг явилась моя сереброгрудая возлюбленная, моя луноликая, чьи глаза – миндаль, губы – сахар, подбородок – апельсин, груди – плоды граната, рот – фисташковый орешек, мягкоречивая, чьи слова как музыка, гибкая как рыбка, сладкоголосая, с мускусной родинкой, – как сказал поэт:

От нежных улыбок ее солонки-рта

Сердце словно соленый кебаб кровоточит.

Молвила она: “Я потеряла аппетит и страдаю от пресыщения, что мне делать?”

Я ответил: “Точно так же, как и в случае с человеком, который обратился к лекарю, жалуясь на половое бессилие, и лекарь сочинил для него [книгу с названием] “Алфийя Шалфийя”, прочтя которую, тот человек немедленно заключил в свои объятия девственницу, также и я составлю для тебя настольный трактат, по прочтении которого твой аппетит вернется к тебе”.

Так ради нее я препоясал чресла своей души и приготовил блюдо, приправленное игрою слов и риторическими фигурами, и выпек в печи размышлений лепешку из теста мысли, способную потягаться в покорении мира с лепешкой солнца, и теперь с гордостью могу воскликнуть:

Мое поэтическое застолье простерлось от Каф и до Каф,

Где же тот друг-сотрапезник, который может тягаться со мной?

Бушак не мог не подшучивать и над суфизмом, пример тому – одна из статей его “Словаря” (фарханг):

Биварид – это разновидность соленого огурца, которого сердитый мастер Уксус отправляет в сорокадневное уединение в одиночную келью кувшина для солений, покуда на того не снизойдут откровения из мира Бутылки-Виноградного-Сиропа. Затем он возвращается в ханаку обеденного стола и садится на молитвенный коврик белого хлеба совместно с учениками салатной зелени, в конце же концов, в мире духовного познания, он восклицает:

Я страдал от боли разлуки,

И вот теперь достиг Единения –

Словно благодать коранических стихов

Снизошла после всех этих мучений адских!

Не вызывает сомнений, что сам Бушак был суфием. И если у более поздних историков данных об этом недостаточно, у нас имеются свидетельства его современника, Шаха Даи.

В наше время, когда мистицизм считается “делом серьезным”, а тот факт, что смех поддерживает на Пути, предан забвению, искренность Бушака может быть подвергнута сомнению. Однако его современники, похоже, не видели противоречия между его духовными достижениями и его чувством юмора.

Мансур аль-Халладж сказал: “Я – Истина”.

Бушак аль-Халладж говорит: “Я – Выпечка”.

То было заявление Халладжа,

А это – сущность того!

Среди великих поэтов, “разделанных” и “переваренных” Бушаком, был и Шах Ниматулла. Хотя поэзия Бушака крайне трудна для перевода из-за многочисленных отсылок к рецептам средневековой кухни, упоминаний давно забытых деликатесов и кухонной утвари, его пародии на Шаха Ниматуллу просто блистательны. Поэтому мы взяли на себя труд привести здесь и тексты Шаха Ниматуллы, послужившие объектом пародирования (взятые из числа его наиболее глубоких и вдохновенных сочинений), и подражания его ученика.